Недавно в СП Армении чествовали народного художника республики профессора Художественной академии Эдуарда Исабекяна по поводу 85-летия и выхода в свет его самого большого полотна – книги “Игдир” – ностальгических воспоминаний о давно минувшем. Выступали Грант Матевосян, Левон Мкртчян, Давид Ованнес, Генрих Игитян, Азат Гаспарян и другие представители нашей интеллигенции. Было предложено избрать его почетным членом СП, читались отрывки из книги.
Все это воскресило в памяти 70-е годы, когда я работала под его началом в Госкартинной галерее и ежедневно общалась с ним. И хочу вспомнить несколько случаев, свидетельствующих о качестве, не так уж часто встречающемся у руководителей, — врожденном, поистенне органическом демократизме. Человеком он был и остался несгибаемым, несклоняющим голову перед сильными мира сего. Мог из зала подать реплику выступающему- очередному министру культуры:
- Это потому, что ты осел, и сам прекрасно знаешь это …
Сменившему все цвета радуги министру не осталось ничего иного, как сделать хорошую мину при плохой игре:
- Эдуард Амаякович всегда так шутит…
— Позволяешь себе критиковать нас, а кто доволен твоей работой? А ну, не прячь глаза…
И после этого мог в сердцах плюнуть или выругаться. И казалось бы, с таким человеком было бы непросто работать, если бы он действовал с позиции силы, с высот занимаемой им должности. Однако он понимал, что низкооплачиваемому музейному работнику надо проявлять максимум бережности и человечности. Так. Его кабинет никогда не запирался, и мы собирались с утра там, пока директора ещё не было. Одна из сотрудниц, дама в теле, облюбовала директорское кресло, которое уступала хозяину весьма неохотно и не сразу. Он же, заняв своё место, вскользь ронял:
— И согрела-то как.
Потом прохаживался по залам, и как-то заметил:
— Вот смотрительница сидит в платке, неудобно, туристы приходят, гости из-за рубежа.
Однако, когда я вызвалась передать ей это пожелание, он сказал:
— Не надо, ещё обидиться…
Понимал, что дамы эти, убирающие залы, вытирающие пыль с рам, всё принимают близко к сердцу и очень обидчивы.
Был у нас сотрудник, парень болезненный, вспыльчивый, самолюбивый. Как-то сцепились они в споре с Эдуардом Амаяковичем, незаметно увлеклись и наговорили друг другу много неприятных слов, выказав, между прочим, сходство темпераментов, неразборчивость в выражениях. Был конец недели. Сотрудник, по-видимому, за выходные успел осознать недопустимость своего поведения, и в начале следующей недели пришел извиниться.
-Амаякич, прости, не сдержался…
-Да Бог с тобой, я же о тебе и беспокоился, переживал, как бы тебе худо не стало после этого.
Пришли как-то делать прививки на добровольно-принудительных началах. Разумеется, никому не хотелось подвергаться неприятной процедуре.
-Но я не хочу, не хочу, — разволновалась одна из музейных дам.
Эдуард Амаякович (а действо происходило в его кабинете) удивился ее горячности:
-Так страстно говоришь “не хочу”, будто с тобой что-то другое сотворить собираются…
Директор просит сотрудниц еще до конца рабочего дня завершить какую-то нудную малоприятную работу.
-Купите пирожные – сделаем.
И он покупал пирожные. Как же при всем том никто не злоупотреблял его отношением, останется навсегда тайной Эдуарда Амаяковича.
Он избегал мелочного надзора, что привело бы лишь к внешним проявлениям усердия, и видя, что сотрудник во время работы погружен в чтение интересной книги, сам, примостившись рядом, читал газету. При советской системе времени было вдоволь и для работы, и для безделья, и если сотрудник просил освободить его от посещения музея на один день, беспечно отвечал:
— Можешь не приходить день, а хочешь – два…
Я какое-то время сидела в его кабинете, занимая должность ученого секретаря ГКГА. Он был недоволен, что я частенько отлучаюсь.
— Я вам не секретарша, — огрызнулась я.
— Ну, это еще вопрос, кто из нас в секретаршах ходит, весь день отвечаю на твои звонки.
А как-то мы были на выездном заседании в Кировакане, и потом за столом начались тосты, и он обо мне сказал следующее:
— Удивительный она человек, не только при ней не могу ругаться, но после, уже дома, тоже не могу, не получается как-то…
Как кому – не знаю, а мне вот лестно…