Десять лет назад выдающийся армянский художник ХХ века Эдуард ИСАБЕКЯН завершил свой земной путь. Все, что сделано этим неординарным человеком – масштабные картины, виртуозные рисунки, иллюстрации с его неповторимым прочтением книг, личные дневники – летопись жизни родной страны, преподавательская деятельность более полувека и десятки благодарных учеников, проекты директора Картинной галереи Армении – он проработал на этом посту почти два десятилетия… – все значимо и бесконечно ценно.
…Слово Исабекяна, только ему присущий слог – отдельная история. Он как показало время — настоящий писатель. Его единственная книга “Игдыр” завладевает читателем с первых же строк и уже не отпускает до самого конца повествования. Эдуард Исабекян на склоне лет сумел не только создать эпопею о малой родине, но в советские годы дерзнул поднять свой голос в защиту Игдыра. Это диалог с родной землей, которая после долгих лет молчания обрела язык, чтобы упрекнуть своих прежних жителей в том, что бросили ее. Это еще и гимн любви к Родине того, кто никогда не смирится с исчезновением уникального человеческого вида – закаленного в седых веках игдырца.
Проживающая в Москве химик-аналитик и литератор Гоар РШТУНИ, прочитав роман, пережила потрясение и, понимая, как же важно донести пронзительное слово Исабекяна до русскоязычного читателя, стала переводить роман. Ее складный русский язык удивительным образом зазвучал совсем по-армянски, переливаясь интонацией игдырской речи. Она не только перевела, но на собственные средства издала эту книгу. Вдохновение стало настолько сильным, что раскрыло феномен самой Рштуни: с тех пор на седьмом десятке лет она за шесть лет написала и издала 14 книг – художественно-исторических исследований о крупных армянских деятелях. Фрагменты книги “Игдыр” в ее переводе, ставшей библиографической редкостью, мы предлагаем вниманию читателей. Отметим, что готовится новое издание романа.
Из Википедии
Игдыр (Цолакерт) – в настоящее время город и район в Восточной Турции (историческая область Восточной Армении, область Масяцотн Великой Армении). Составляет западную часть Араратской долины, находится на правом берегу реки Аракс, в 40 км от Еревана. Переименован в Игдыр султанским правительством Османской империи, в 1555 отошел Персии. После русско-персидской войны 1826-1828 гг. город вошёл в состав Российской империи, и с 1828 по 1917 годы был уездным городом Сурмалинского уезда Эриванской губернии. В 1918 году вошел в состав Республики Армения. В ходе турецко-армянских столкновений город был занят войсками Турции, а армяне, составлявшие большую часть населения города, были убиты или изгнаны. Игдыр вошёл в состав Турции по Карсскому договору 1921 года. Согласно первой всеобщей переписи населения Российской империи, в 1897 году в Игдыре проживали 4680 человек, из них 84% армян, 12% русских, 1,7% закавказских татар (азербайджанцев), 1,5% курдов и др. В настоящее время Игдыр имеет смешанное население из азербайджанцев, турок и курдов.
(Окончание. Начало в номерах “НВ” от 21, 28 марта и 22 апреля с.г.)
«Мамочка, как мне туда дойти?»
С некоторых пор бабушка Амалия стала вести себя более чем странно. Была очень беспокойной и рассеянной, забывала слова, бросала на середине обычные свои дела, и взгляд у неё стал какой-то невидящий: уставится в одну точку и застывает… и чаще всего, когда смотрит в окно… За обедом захотела попить. Ей сказали, чай сейчас будет готов. Потом пожаловалась на сердце и попросила валидол. Стала мёрзнуть, хотя стояла летняя жара, и те из родных, кто укрывал её одеялом, переглянулись и покрутили пальцами у висков.
Сквозь сон они слышали, как она стонет и ходит по комнате… Но не знали, что этой ночью она разговаривала с матерью, с моей покойной тётушкой Нуне, которая сказала ей:
– Слушай, Амалия, что ты всех переполошила! То мёрзнешь, то тебе жарко, лекарства пьёшь. Вставай-ка ты и утром отправляйся в Игдыр…
Амалия хотела спросить: «Мамочка, как мне туда дойти, по какой дороге, на чём ехать?» Тетушка Нуне, наверное, услышала незаданный вопрос и неопределённым жестом указала на окно, а потом, как и мои ночные визитёры, растворилась во мраке…
Ну вот, а теперь она дома. Здесь прямо какое-то столпотворение, яблоку негде упасть! Все близкие склоняются к ней вопросительным знаком и ждут объяснений. Какие там объяснения! Амалия молчала, умиротворенная, с блаженной улыбкой на губах. Что-то лукавое и вместе с тем довольное было у неё в лице, как у озорного малыша, который добился своего наперекор взрослым. И, наверное, ей по душе ещё и то, что все так встревожились: значит, она чего-то значит для родственников. Потом тот, кто давал ей валидол, скажет: «А говорила, бабуль, что неважно себя чувствуешь…» Укрывая одеялом, напомнят: «А ещё говорила «мёрзну», «сердце»… Как же ты дошла до Маргарьи?»
– Какая ещё Маргарья? Марга
ра, Мар-гара!! И мост, от которого нужно было свернуть налево, в Игдыр…
– Ну, бабуль, опять ты заладила – «Игдыр, Игдыр»… – встрял ненароком кто-то из внуков.
– Молчи, паршивец! – и в её тёмных, как чёрные виноградины, глазах сверкнул огонь, а в голосе зазвучали грозные, приказные нотки. – Больше про Игдыр ни слова! Не вашего ума это дело, ох! не вашего ума…
И это её «Ох!» такое оглушительное, точно рухнула стена…
– Чтоб вы больше не смели даже имя Игдыра называть! Что вы понимаете! Вон у вас теперь Черемушки, Бангладеш, этот массив, тот массив… Вашими немытыми ртами ЕГО имя не смейте произносить! Товарищ генерал и тот меня понял, вошёл в моё положение, а вы словно турки… – и тут же перекрестила рот, как это было принято у наших женщин, когда произносили что-то неприличное.
Затем она повернулась к дочери:
– Вардуш, приготовь нам чаю…
И пока готовили чай, усталая, измученная Амалия прилегла на подушку прямо в пыльной своей одежде, и заснула после стольких бессонных ночей.
Тихо, на цыпочках все вышли из комнаты, рядом осталась лишь старшая дочь, она всю ночь слышала, как мать во сне разговаривает со своей матерью:
– Пошла я, мама, и дошла, и увидела… и дом, наш дом… – улыбалась Амалия во сне и стонала вместе с улыбкой. – И бахчу… бахчу нашу тоже видела, мам…
Ну, что скажешь, любимый мой Игдыр, излечилась наша старшая сестричка, когда сидела, обливаясь слезами, на «генеральском» стуле, глядя ничего не видящими, стекленеющими глазами в твою сторону? Единственное, что было дано ей ощутить – нежную прохладу, идущую от Араза, тихий плеск волн о ржавые устои моста – того самого моста Маргара, по которому в тот проклятый день тебя «покинули»…
Нет, дорогой мой, это неизлечимо, не существует лекарства, которое выпьешь – и здоров. И вообще неясно, что это такое. Знаю лишь, что это связано с душой человека и с его кровью, которая не желает застывать. Это наша армянская болезнь – тоска, боль души, и когда она переполняет душу, её трудно вынести одному…
“Как на ладони…”
Учитывая красноречивый пример нашей старшей сестры Амалии, дорогой Игдыр, следует подумать и о том, что твоё почтенное население состояло не из одних только мужчин, которые лишились сна и не находили себе места. Просто никому из твоих мужчин в голову не приходило заглянуть этим Амалиям в их бездонные души. Кто-нибудь хоть раз спросил их о силе их тоски по тебе, о её глубине и тяжести? О, если б их кто-то спрашивал, быть может, они не дали бы игдырцам покинуть тебя…
Кто знает, какие расчудесные воспоминания и нерассказанные истории уносят они с собой безвозвратно, какие невысказанные желания прячут в тайниках души игдырки – девушки с толстыми косами, выросшие под твоими земляными крышами и ставшие матерями и бабушками, которые к старости усыхают и делаются маленькими, как осенние перепёлочки. Опрятные и милые, они занимают на тахте место с горсточку, неспешно считывают четки, и не знаешь, что они считывают и перебирают – прошлое или то, что осталось?
Я смотрю в твою сторону с высокой деревянной сторожевой вышки. Мне тоже, как сестрице Амалии, «товарищ генерал» сказал:
– Пожалуйста, смотрите на свой Игдыр сколько пожелаете!
Очень благородно с его стороны, спасибо. Молоденький светловолосый сержант сопровождает меня, чтобы я не перепутал тебя с чем-то другим. Я знаю, куда смотреть, но разве на Араратской равнине что-нибудь разберёшь? Во-он те ряды зелёных тополей – ты это или не ты? Наверное, ты… Жалко, ни одной из трёх колоколен не видно. Может, их уже и нет… Что-то высокое видно повыше тополей, сержант говорит, это элеватор. Нате вам, вот новость, которая лишний раз свидетельствует о том, что этих бездельников просто-напросто содержат на чужих хлебах, тогда как твои десять тысяч населения своим хлебом кормились. Наверное, из Карса везут или из Алашкерта, потому что поля пшеницы – они располагались ближе к Аразу – легко было угадать по жёлтому цвету…
Смотрю в бинокль… Ничего не вижу, стекла тут же влажнеют, и я с виноватой улыбкой беспомощно оглядываюсь на сержанта. А он, удивлённый, показывает:
– Да вон же, вон, как на ладони.
Но и без бинокля мне видны заросшие болотца на том берегу, мелководные лужи, зеркалами поблёскивающие под солнцем, а на зелёных полянах важно прогуливаются аисты. Так задумчиво и торжественно переставляют длинные ноги, клацая клювами, задранными кверху (хоть мне и не слышно этих звуков), и такие серьёзные, будто не обыкновенных лягушек ищут. Конечно, может и змея попадётся – аисты их не боятся, ударят клювом – и к тебе летят, Игдыр. Я машу тебе рукой: может, ты видишь, на чьём тополе у них гнездо? А ты, ты меня видишь, родной? Не видишь. Откуда тебе знать, кто торчит на вышке, каких тут сотни… И этому светленькому сержанту не объяснишь, почему у бинокля стёкла мокрые, – засмеёт, наверное, точно засмеёт. Что ты для него? Всего лишь «объект», подлежащий наблюдению, и даже не очень важный, с булавочную головку и величиной, и значением. На «их берегу» нет ни пограничников, ни застав, вокруг только поля, твои, «наши» земли. Фактически мы сторожим тебя, чтобы ты оставался на месте. То есть не мы, вот он, этот вот сержант, а нам нельзя…
Вон ещё два аиста перелетели сюда. И в ус не дуют, что кругом колючая проволока в три ряда. У этих двоих, видно, гнёзда на нашей стороне. Летают то туда, то сюда… Правильно думаешь, что и я хотел бы стать аистом, – но нет, не хочу. И без того я могу мысленно перелететь на твою сторону, но зачем мне это? Я хочу сам босыми ногами зарыться в тёплую пыль на нашей улице в Игдыр-маве, чтобы ступни вобрали тепло этой рыжей земли. Потом я зашёл бы во двор и поднял ведро холодной воды из колодца и напился прямо из ведра, и ничего, что вода потечёт мне на грудь и намочит одежду…
Я не хотел, чтоб этот молоденький сержант видел мои слёзы, но он увидел. Нехорошо, никуда не годится, когда старый человек плачет, а жалеть старого человека ещё ужасней. Но видно, что этот юноша жалеет меня. Осторожно придерживая под руку, помогает мне спуститься с вышки. Я хочу придать лицу беззаботное выражение – не получается, говорю ему что-то на его языке, но опять невпопад. И он тоже совсем не то говорит: что-то про борщ и про стаканчик, который – чем чёрт не шутит – может, позволит нам товарищ майор. Да, может быть, и поможет, не борщ, конечно, а водка или, ещё лучше, спирт. «Не помешало бы» – стакан, полный доверху, чтоб «черти ноги не мочили»…
Майор старый солдат, знает, куда я глядел, на что брал разрешение. А вот я не знаю, зачем пришёл…
Зачем мне было нужно это бессмысленное ковыряние в старой ране, которая никак не закроется, не отболит!.. Но ты так близко, совсем рядом, как говорил молоденький сержант: «Да вот же, как на ладони!»… А что у меня на ладони? Тебя на ладони нет… и не знаю, будешь ли когда… У кого бы спросить?.. Разве тот юнец или майор ответят на мой «неразумный вопрос»?
Да ведь завтра-послезавтра в очередной раз явятся ко мне твои почтенные граждане – отец мой или тот же Влас, и будут маячить перед глазами со своим немым вопросом: «Ну, какие новости?» Когда-нибудь должен я ответить на их вопрос? Что мне сказать им, уважаемый товарищ майор? Да зачем я тебя спрашиваю, на что тебе сдался этот лоскуток земли размером с горошину, когда у тебя у самого земли – без конца, без края!..
– Да, вам не позавидуешь… А я грешным делом подумал, что вы забыли меня, совесть свою потеряли… Но смотреть на меня в бинокль с этого деревянного пугала… это просто оскорбительно! Что я вам, тамаша, что ли?
Ты прав, джан ты мой, не дело это, но как быть, если задыхаешься от тоски? Думаешь, это легко? Ведь скольким высокопоставленным особам пришлось в ножки кланяться, чтоб поспособствовали, чтоб снизошли, чтоб разрешили тебя повидать! Как заключённого в тюрьме строгого режима. И в самом деле, кто ты, как не заключенный? В лагере, за колючей проволокой. Я даже «передачу» взял, правда, не для тебя. Так, на случай, если повод найдётся посидеть, поговорить по душам с майором или ещё с кем из тех, кто тебя как зеницу ока бережет… Может, и о тебе, хотя стерегущие тебя не очень любят распространяться про свой «объект»…
– И что? Надеешься что-нибудь путное от генералов услышать? Попробуй.
Мой генерал старый вояка, правда, он не так стар, чтоб знать твою историю, он просто «кадровик», то есть из самого надёжного, неизменного состава армии и оттуда уйдёт прямиком на пенсию, если служил, говоря их словами, «как положено». Это «как положено» не имеет объяснения, имеет только антоним – «не положено». И поскольку своим приходом сюда я спутал для них все мыслимые «можно» и «нельзя», мы садимся с майором за стол, а сержант нас обслуживает «как положено» – то есть без слов.
Я прошу его налить не принесенного мною коньяка, а их «обычной» выпивки, и протягиваю чайный стакан. Он наливает, и мы без слов, молча выпиваем: у них принято пить молча, и я медленными глотками, не моргнув глазом, опорожняю свой стакан.
Молчим. Заговорить должен хозяин, то есть он. И он, наконец, спрашивает, видимо, из вежливости:
– Ну как, довольны?
– Вы очень великодушны, я до глубины души тронут, – говорю я и добавляю, что не от праздного любопытства просился сюда.
– Этот Игдыр моя родина, я там родился…
– Действительно? Вы родились в Турции?
И вот тут, я думаю, товарищ майор допустил серьёзную тактическую ошибку – этим своим вопросом, заданным «ради приличия», он невольно положил начало разговору, которого совсем не желал.
А я как раз только и ждал повода, но на такую удачу даже надеяться не мог.
– Почему это в Турции? Я в самой что ни на есть Армении родился, в этом городе, на который смотрел. И крестили меня в одной из трёх церквей Игдыра, и на крестинах моих присутствовали, кроме наших, батюшка русской православной церкви отец Мефодий и полковник Карельков со своими офицерами. И назвали меня таким «неармянским» именем по просьбе одного из русских офицеров. Вы удивлены? Разве вы не знаете, что это была наша земля, то есть ваша, а точнее, царя Николая? Хорошо, что вы улыбаетесь… И границей была вовсе не эта река. И к вашему сведению, если бы сбылось желание Карелькова и когда бы оно сбылось…
– Стойте, стойте, кажется, я слышал об этом полковнике Карелькове!
– Почему только о Карелькове, а о полковнике Перекрестове? Рыцарь без страха и упрёка, четыре Георгиевских креста, вся грудь в орденах… Плюс всё офицерство гарнизона, которое и слышать не хотело о том, чтобы эту землю, «Русскую Армению», оставить проклятым «басурманам», зовущимся турками… А мы оставили, просто-напросто подарили, не удержали…
– А кто это «мы»?
Не надо разыгрывать наивность, сам прекрасно знаешь, майор.
– Ну, сами бы и удерживали!
Ничего другого я и не ожидал.
Мы удерживали, ещё как удерживали! Когда чудом отвоевали нашу землю! Сколько смогли, удерживали – два с половиной года, без посторонней помощи, Перекрестов и Карельков со своими офицерами были единственной нашей поддержкой. А врагов – тьма, и вы даже не поверите, если скажу вам, кто… Ладно, дело прошлое…
– Интересно, кто были эти ваши «враги», если не секрет?
Пожалуйста: наши пресловутые «братские» республики, не считая Турции – нашего вечного врага и «вашего друга».
– В самом деле невероятно… И что же вы не поделили? Cтолько лет живёте бок о бок, как братья…
Ну что ему сказать, родной! Какой смысл объяснять, если он действительно ничего не знает.
История долгая, запутанная, за день не расскажешь, – говорю ему, – давай отложим на потом, если встретимся где-нибудь в другом месте, не на границе, чтоб я не чувствовал себя как на иголках. Скажем, в моей мастерской, если пожелаете…
– О, с радостью, почту за честь, с моими друзьями-офицерами, премного благодарен.
– Но один вопрос, ни к чему не обязывающий, «абстрактный», мне всё же хотелось бы вам задать, если не возражаете.
– Пожалуйста, пожалуйста, если действительно, как вы говорите, абстрактный.
– Скажите, пожалуйста, сколько ещё этой колючей проволоке оставаться нерушимой границей, недвижимой, на этом самом месте? Когда вы «передвинете» её на прежние места, в старые, иначе говоря – царские границы? Вы не можете не знать, где были Карс, Ван, Битлис, – они по ту сторону реки, по ту сторону Масиса…
– И этот вопрос вы считаете абстрактным? Предлагая грандиозную и неосуществимую военно-стратегическую программу, направленную против нашего… против дружественного нам государства!.. Не ожидал от вас, уважаемый художник! Я-то думал, вы любуетесь родным пейзажем. А вы… Не ожидал от вас, не ожидал, – и улыбается, и укоризненно качает головой…
Да, видно, злоупотребил я терпением этого честного служаки. Но слово, как говорится, не воробей, вылетит – не поймаешь. И я нахально продолжаю:
– Раз, как вы сами заметили, это «неосуществимо», значит абстрактно. И таким оно и останется, пока вы не скажете «Нельзя!»…
И замолкаю, глядя в свою тарелку и ковыряя в ней вилкой.
Он сам нарушает молчание.
– Вы очень опасный собеседник, и не только вы – все армяне. Такое уже бывало, я не раз слышал. И не знаешь, сердиться на вас или жалеть, и обвинять тоже не можешь… И жаль, что вы живёте вот так, в постоянном напрасном душевном разладе, что «растравляете» сами себя, не можете, не хотите забыть, смириться…
– Подождите, подождите, – теперь я останавливаю его, уже не владея собой, – что вы предлагаете забыть? С чем смириться? Имейте же совесть, рассудите по совести! Поставьте себя на моё место: что бы вы стали делать, если бы ваша родина – да-да, ваша – была так близко, на том берегу, говоря словами этого юноши, «как на ладони», а турок, развалясь, дрыхнул бы на ней, на вашей земле, в вашем доме, что бы вы сделали?
В ответ я услышал такое долгое «нуууу», и уважаемый майор чуть не поперхнулся:
– Вы говорите невероятные вещи! Как можно!.. Ещё чего не хватало!..
Подготовила Лилит Епремян
http://nv.am/igdyr-ty-byl-i-ty-est/